Застрелиться или умереть от пули — для путина слишком легкая смерть, — Андрей Данилко

«С 24 февраля песня «Dancing Lasha Tumbai» будет петься только как «раша, гудбай»

— Андрей, все время в голове крутятся слова одной из твоих героинь — балерины Беллы Куценко: «Геть с Украины, москаль некрасивый!»

— Это миниатюра была написана мной в 2004 году. Понятно, что слова вырваны из контекста. Но сегодня, они действительно звучат совершенно недвусмысленно. По большому счету, все, что делала Сердючка на сцене, имело какой-то смысл. Мы всегда были спорными. Я часто удивлялся, почему развлекательный персонаж Сердючки вызывает все время какие-то разборки! А потом к этому привык. Потому что, даже когда я ничего не имел в виду, это додумывалось за меня.

— Все помнят вопли России, когда ты поехал на «Евровидение» с песней «Dancing Lasha Tumbai» и многие услышали это как «Раша гудбай».

— Вообще все мое выступление на «Евровидении» в 2007 году было пропитано невероятной ревностью от России, что я принимаю участие в конкурсе, представляя Украину. Ведь в тот момент на протяжении трех лет мы уже были в России гастролерами номер один! Финансовая успешность была такая, что завидовали первые звезды.

— «Евровидение» стало для тебя судьбоносным.

— Оно сыграло большую роль в моей жизни. Да, мое участие стоило нервов, но Сердючку узнали в Европе, нас пригласили участвовать в голливудском фильме. Понятно, что музыка дает больше возможностей, чем разговорный жанр. Мне говорили, что Сердючка — персонаж, который понятен только на постсоветком пространстве. Но это оказалось не так! Ее приняли, полюбили. При чем как персонаж трагикомический, а не просто комедийный. Но где бы ни выступал, я всегда говорил: это персонаж из Украины.

— Многие российские коллеги позвонили тебе после начала войны?

— Мне не хотелось бы подставлять никого, называя имена, потому что у них могут быть проблемы. Позвонили буквально пару человек.

— По твоим ощущениям — раскол между Украиной и россией случился еще до аннексии Крыма и войны на Донбассе?

— Понятно, что очевидным расколом был захват Крыма и Донбасса в 2014 году. А теперь все россияне начинают повторять тупой вопрос: что вы делали эти восемь лет? Например, я отменил все афишные гастроли в россии, начиная с 2014 года.

— Тогда решили, что ты ушел со сцены.

— Да, я в порыве какого-то эмоционального состояния сказал: «Я устал и ухожу». Но это было как у Карлсона — ухожу, чтобы вернуться. Просто на тот момент я был внутренне истощен, произошло внутреннее выгорание, когда понимаешь, что надо выходить на сцену, а ты пустой, как барабан. Мне надо было перезарядиться. Но это была моя реакция на действия и россии в том числе.

— Теперь они говорят, что начали спецоперацию по спасению Донбаса.

— Да это война! Когда в пять утра начинают бомбить мирные города, о какой спецоперации может быть речь. Знаешь, я действительно никогда раньше не пел словосочетание «раша, гудбай». Но с 24 февраля песня «Dancing Lasha Tumbai» будет петься только как «раша, гудбай»! Вы хотели это услышать — вы услышали.

«Мы покупаем для украинских бойцов тепловизоры, бронежилеты, каски»

— Где тебя застало начало войны?

— Я был дома, в Киеве. Спал, проснулся около часа дня и увидел, что у меня масса пропущенных звонков. Я сначала ничего не понял: какая война?! Конечно, я слышал разговоры, но до последнего не верил, что это произойдет.

— Ты почувствовал страх?

— Нет. В критических ситуациях я достаточно собран, очень мобилизуюсь. Я не раскисаю, а наоборот — контролирую эмоции. Признаюсь, раньше раз в неделю я мог хорошо выпить. Но со времени войны я не пил вообще! Даже не смотрел в эту сторону. Был собран, понимая, что мне надо теперь самому заниматься и бытовыми вопросами в том числе. Домработницы нет, водитель не мог выехать из своего села. Первые дни я был в подъезде своего дома единственный жилец! И еще охранник Кузьмич. Конечно, когда ты первый раз слышишь сирену на Крещатике, ситуация, мягко сказать, неприятная. Был момент, когда я отчетливо понял, что снаряд может упасть и возле нас.

— Спускался в бомбоубежище?

— Первые дни — да. Бомбоубежище находится в моем же доме — оно строилось еще в советские времена. Когда-то оно было подготовлено по всем правилам такого места, но сейчас это просто неухоженное подвальное помещение. Когда закончится война или сдохнет путин, я обязательно подниму вопрос о том, чтобы привести подвал в положенное состояние. Сейчас я в парадном уже не один. В одной из квартир, которая была раньше нашей творческой базой, живут люди из моего коллектива, которым пришлось покинуть свой дом.

— Не думал уезжать из Киева?

— Даже не рассматривал эту идею. Не хочу я никуда ехать! Мои родственники остаются в Полтаве и тоже никуда не собираются. Знаешь, таким пустым, как сейчас, я Киев никогда не видел. Смотрю на Крещатик ночью — лампочки не горят, звучит лишь сирена, и такое впечатление, что город вымер.

— Сейчас есть силы на творчество?

— Иногда я что-то пишу. Но, по большому счету, у меня занят целый день. Я решаю бытовые вопросы и связанные с помощью нашим бойцам. Делаю то, что могу. Мы покупаем тепловизоры, бронежилеты, каски. Причем решаем все достаточно быстро.

— В интервью Дмитрию Гордону ты признался, что застрелил бы Путина, будь у тебя возможность его встретить.

— Это была такая моя эмоциональная история. Но на 26-й день войны я понимаю, что мне все-таки хотелось бы увидеть его в суде. Просто застрелиться или умереть от пули — для путина уже слишком легкая смерть. Хочу видеть его на скамье подсудимых. Вместе с потакающим ему окружением. Ведь там, на верхушке, все повязаны. И они это понимают. Конечно, многим хотелось бы сейчас найти выход из ситуации, придумать вариант Б, В, а выходит только Ж — ж*па!

— Но с ними все понятно — они зависимы, но простые люди свято верят в то, что они пришли в Украину кого-то защищать!..

— Есть хорошая фраза, сказанная одним журналистом: люди, которые поддерживают эту войну, либо подонки, либо дебилы. Нормальный человек не может ее принять! Кого тут защищать?! Понятно, что языковой вопрос — разменная монета. Но я всегда обращаюсь к собственному опыту — я пять лет был в жюри «Х-фактора» и всегда разговаривал на русском языке. Потом в национальном отборе на «Евровидение» — тоже на русском. Никаких проблем!

- Кстати, в этом году отбор был без твоего участия.

— Я отказался — в это время у меня как раз была работа в Днепре. Но, честно, мне уже надоело сидеть в жюри национального отбора. Я не знаю, из кого выбирать. Хочу, чтобы это были личности, за которых мне хотелось бы сражаться. А просто выбирать из набора артистов… Я оцениваю музыку в контексте участия на «Евровидении». А в итоге примешиваются совершенно другие моменты. Хотелось, чтобы национальный отбор был праздником, а не скандалом, который еле-еле потушили.

— Украине прочат первое место на конкурсе в этом году.

— Получается, тогда мы голосуем не за песню, а идем за ситуацией, которая разворачивается в Украине. Конечно, все может быть. Понятно, что внимание всего мира сейчас приковано к Украине, и я желаю нашим ребятам удачи.

— У тебя есть ощущение, что конец войны близок?

— Знаешь, у меня оно появилось на третий день. Я слушал несколько зафиксированных разговоров российских солдат со своими близкими. Другим словом, как «дуры», я этих мам и жен назвать не могу. Все, что российская армия сделала с Мариуполем, Харьковом, Черниговом, — это просто месть путина за то, что Украина чувствует себя независимой. Месть, которую поддерживают и артисты, танцевавшие на недавнем «бале Сатаны» в честь крымских событий. С властью никогда нельзя дружить. Иначе потом сложно отказать. И ведь они ничего не требуют, а просто говорят: «Это личная просьба Владимира Владимировича».

— Ты сталкивался с подобными просьбами?

— Да, во времена, когда еще гастролировал в россии. Помню, мне позвонили и сказали: «Андрей, надо чтобы вы поучаствовали в Дне милиции в Кремле». Говорю, я не могу — мой номер театральный, не эстрадный. Мне в ответ: «Это личная просьба Константина Львовича!» Но я таки не поехал. И вся последующая травля в отношении меня, которая исходила от Эрнста, — это набор мести за то, что я не подчинился. Просто они не понимают, что нас можно напугать, запретить, но раболепствовать мы никогда не будем. Этой функции в нашем «телефоне» просто нет.

Знаешь, я никогда особо не интересовался политикой. Для меня история Зеленского была в какой-то степени «киношной». Как может простой парень, игравший в КВН, стать президентом страны. Я не оценивал — правильно это или нет, а наблюдал со стороны. Но я наблюдаю сейчас и вижу, что Зеленский перестал хотеть нравиться. Если вначале у него было такое актерское начало, то теперь он настоящий. Очень естественный и органичный, и мне это нравится.

— О чем мечтаешь после победы?

— Я просто мечтаю о победе. Очень хочу, чтобы все виновные были наказаны. Хочу увидеть Никиту Михалкова с его «отравленными голубями» на скамье подсудимых. И Соловьева там же. Я называю его «кастрюля». Соловьев напоминает мне кастрюлю, которую прицепили на проволоку и тянут, — грохота много, а толку никакого. Недавно, говоря обо мне, он кричал: «Данилко — это мразь!» А я думаю: «Значит, я хороший человек!»

Сейчас мы все проходим экзамен. На отношения между людьми в том числе. Но люди у нас в основном хорошие. В критических ситуациях все включаются. Я уверен, что победа будет за нами. Потому что мы правы. И настанет новая страница истории Украины. Понятно, что многих людей уже не вернуть. Но это цена за то, что у нас будет свободная страна. И еще хочу: чтобы все помнили, как бы ни было сложно, главное — оставаться на позитиве. Поверьте, это спасает.

Читайте также: Наталья Могилевская рассказала, как выживает в Киеве в условиях войны

3229

Читайте нас в Facebook